Замок из дождя - Страница 38

Нет, им не захотелось сегодня устраивать ночь любви. Они попрощались возле ее дома, робко, даже неловко поцеловавшись, словно школьники после первого свидания. Джессика убежала, пряча счастливое лицо, а он вдруг вспомнил точно такой же вечер, только давно (кажется, это было в прошлой жизни), когда он вот так же проводил ее, а потом шел по улицам, чувствуя, как за спиной распускаются крылья… Только сегодня крылья были настоящие. И еще он знал: это ликование в душе не пройдет. Не пройдет до самой свадьбы. И после.

— Вот черт! — Он с притворной досадой хлопнул себя по карману. — Я же про свадьбу забыл сказать!

И, осененный идиотской счастливой улыбкой, пошел дальше, не разбирая дороги.

Все последние дни он только о ней и думал, о Джессике. Все последние дни, а вернее ночи, гуляя по беспокойным улицам Нью-Йорка, он тысячи раз проигрывал в голове этот разговор: свое признание и ее ответ. Все последние дни Селин не приходила домой ночевать…

Нет, это не стало очередным наваждением. Это не каприз заевшегося европейского буржуа, привыкшего выбирать женщин. Просто он устал. Он чудовищно устал от Селин. А может (спасибо ей), наконец стал мудрым.

Просто он понял, что с Селин ему не будет покоя никогда и нигде. Он будет жить на износ, он сгорит, сердце его разорвется. А душа рассыплется в прах, и не останется больше Филиппа.

А с другой стороны — Джессика. Словно теплый очаг, встречающий заблудшего путника во время бури, словно ласковый голос матери, разбудивший после страшного сна. Джессика исцеляет: рядом с ней в голове все встает на свои места, а в душе заново срастаются все порванные нити.

Разве все это не причина выбрать ее? Конечно нет. Вовсе не поэтому выбирает он ее. Ведь любить за что-то нельзя. Любить можно просто так, когда любишь и все. Раньше он не знал этого, потом Селин научила его любить. Селин…

Он смахнул неожиданную слезу: надо же! А он-то думал, что не умеет плакать. Взрослый тридцатилетний дядька уже второй раз идет по Нью-Йорку и плачет, словно мальчишка.

Да, и плакать его научила тоже Селин. Если бы не она, Филипп до конца жизни и не подозревал бы о существовании многих богатых и сложных чувств.

Что произошло с ним за это время? Его изломали, искорежили, исковеркали последние события… Но он стал лучше. Оглядываясь на себя тогдашнего, трехмесячной давности, Филипп всякий раз брезгливо покачивал головой: черствый циник с бедным и куцым внутренним мирком. Но даже этот мирок он жестоко охранял от всякого вторжения особ женского пола. Пока однажды, встретив Селин, не споткнулся и не растянулся во весь рост. Да…

Филипп знал, что это еще не конец испытаниям. Но как когда-то в детстве, когда они с Йеном учились нырять в их капризной речушке, полной водоворотов, он чувствовал, что дошел до дна. Значит, теперь, как бы ни было трудно, все пойдет правильно. Теперь лишь надо найти силы оттолкнуться и всплыть. Джессика ему в этом поможет. Только она. Больше никто.

Филипп вдруг почувствовал себя безумно счастливым. Он поднял глаза к небу, на котором гасли звезды и занималась ранняя сиреневая заря… Ему стало легко. Город начинал шуметь вдалеке от парковой тишины, а с деревьев — снова только на него одного — сыпался мелкий снежок. Но теперь он знал, что нет в этом никакой мистики, это просто снег: последний в этом году, мелкий и морозный.

Он раскинул руки и захохотал, словно безумец. Вот теперь все ясно! Теперь понятно, к чему подталкивала его сама судьба! Он порвет с прежней жизнью, с деньгами, с бизнесом… пропади все пропадом! Потому что до этого он не жил, а писал черновик. Он всегда все делал «с запасом», с маленькой лазейкой для отступления, оставляя последний мостик, на всякий случай… А так нельзя. Нужно сразу, набело и навсегда! «Я тебя люблю. Навсегда», — сказал он только что Джессике.

А что будет дальше — не важно. Он больше не будет планировать, просчитывать, размышлять. Он сделает шаг в неизвестность и протянет оттуда руку Джессике. Если она любит его — то пойдет за ним куда угодно. Если нет — он останется одинок до конца своих дней. Да, так и будет. Так и надо. Он снова громко рассмеялся.

Он — новый Филипп. Изменившийся, переродившийся за эти три месяца. И ему не нужно чужого — того, что принадлежало старому Филиппу.

За спиной послышались шаркающие шаги, и странно знакомый скрипучий голос проговорил:

— Ну и кто же из нас псих? Чего ты орешь?

Филипп вздрогнул, обернулся и увидел странного старика с клюкой. «Должно быть, это парковый призрак?» — подумал он испуганно.

Но старик, будто угадав его мысли, приподнял шляпу над головой:

— Я городской сумасшедший, помнишь меня?

Филипп вспомнил. Три месяца назад они говорили тут о синицах и журавлях. Тогда ему хотелось поскорее отделаться от этого субъекта, а сейчас он обрадованно шагнул ему навстречу:

— Это вы?

— Ну вот, слава богу, образумился. Я так понимаю, ты смог наконец разобраться в себе и своих подружках?

— Смог, — улыбнулся Филипп.

— И ты наконец оценил сокровище, которое все это время было у тебя в руках?

— Оценил.

— А я, признаться, подумал тогда, что ты безнадежен. Но ведь, согласись, не жалко потерять прежнюю жизнь ради чего-нибудь настоящего, а?

— Да. Мне теперь и терять-то нечего.

— Вот! Не нужно бояться, что жизнь закончится, мальчик мой. Страшно, если она так и не начнется.

Филипп смотрел на него во все глаза.

— Да-да. А теперь иди и сделай все как хотел. Постарайся никого не обидеть. И помни, что сказал мой старинный приятель, хотя мне никто и не верит, что мы были приятелями: «Мы в ответе за тех, кого приручили».